Под одной из московских крыш...- Это вы во всем виноваты! - завывает жалобный голос на кухне. В коридоре на груди у риэлтора рыдает хозяин квартиры, всхлипывая, и повторяет: «Она не даст мне продать квартиру!!! Не даст!» Я могу его понять — шестнадцатилетняя девочка с неудавшейся личной жизнью — тот ещё персонаж, выносить которого не каждому под силу. Риэлтор - объемная дама в возрасте - имеет бледный вид и пытается утешить рыдающего владельца. Она бы с удовольствием упала в обморок прямо тут, в коридоре, но понимает, что с её комплекцией это будет: во-первых, смешно, во-вторых, больно. Так что единственный вариант сохранить лицо — это оставаться в сознании. Сцена напоминала какой-то фарс из театральной постановки, но завывания с кухни были самыми настоящими. «Только бы они не поняли, что мне очень повезло, - успела подумать я и бесстрастным тоном заявила: - Вы понимаете, что эта квартира с обременением?» Владелец непонимающим взглядом уткнулся в меня. (Мысленно благословляя судьбу, что супруг занимается юриспруденцией, в том числе в области недвижимости), я продолжила свою мысль: «Конечно, все так, как вы описали. Ремонт не делался очень давно, квартирка небольшая, на последнем этаже, и продаете вы её очень дешево, хотя это и центр Москвы. Но когда мы с вами разговаривали о квартире, то вы ни словом не упомянули, что квартира с жильцом. А жилец в квартире, которого никуда не выпишешь и не денешь — это обременение. Тем более такой жилец. Сама квартира меня вполне устраивает, но…» - Что вы предлагаете? - наконец прозвучал правильный вопрос. - Я? Пока ничего. Но я озвучила вам моменты, которые меня смущают. Хотя сама квартира меня вполне устраивает, даже если она будет с жильцом. Но ваше молчание об этом… - тут я многозначительно умолкла и повесила на лицо выражение сомнения в честности продавца. - Как я теперь могу вам верить, что квартира чиста и абсолютно готова к сделке? - теперь настала моя очередь в упор смотреть на хозяина квартиры. (Чиста и готова — супруг пробил её по всем базам, поднял все документы, так что в этом владелец не лгал, рисков при приобретении этой квартиры с этой стороны не было, но владельцу о моей осведомленности знать было не обязательно). - Я снижу для вас цену, если вы её купите! И сделку оформим сегодня… Нет, уже поздно — завтра! - выпалил счастливый владелец. - Хорошо, - сказала я — А теперь мне можно осмотреть кухню? - и распахнула кухонные двери, а мои спутники пулей вылетели в подъезд. Условившись с риэлтором и владельцем о времени на завтра, я пошла пешком к метро. Можно было, конечно, дойти до Маяковской, но хотелось прогуляться по вечернему декабрьскому городу, позвонить дочери и поделиться новостью. Так что путь лежал на Пушкинскую. - Привет! - сказала я, как только в телефоне произошло соединение. - Привет! - ответила мне дочь. — Как дела? - Ты не представляешь! Мы завтра оформляем сделку на квартиру! Там все как ты хочешь — две комнаты, кухня не маленькая, но и не сильно большая, прихожая, комната с эркером, комната поменьше с большим подоконником, последний этаж. Тебе точно понравится! - Круть! - восхитился ребенок. - Но я, конечно, хотела бы всё-таки увидеть все сама. - Я понимаю, — продолжала делиться впечатлениями я. — но решать надо было быстро, мы же несколько лет искали именно такой вариант. А ещё в этой квартире живет привидение. Самое настоящее. Я сама видела и потом ещё справки про него наводила у соседок — самое настоящее живет, поэтому и квартиру долго продать не могли, оно всем осматривающим являлось. - Привидение? Самое настоящее??? Круть!!!! - ещё больше восхитилось дитя. - Завтра встретимся? Я хочу посмотреть всё! Мы договорились о времени и распрощались.
На следующий день вечером мы сидели на кухне уже своей квартиры и пили чай. Оставались формальности по оформлению документов, но главное — это уже был наш дом, старый, не обезображенный «евроремонтом», ужасно уютный, несмотря на разруху и запустение, прописавшиеся в нём без хозяйской руки, и которые теперь надо было изжить. Квартира, словно соскучившись, обволокла нас особой атмосферой, такой привычной нам, и чужой - другим. Как только мы вошли, дочь в восхищении осмотрела комнаты, залетела в ту, что поменьше и заявила: «Чур, эта - моя!!!» Нам не надо было привыкать к новому жилью, что-то придумывать и специально под себя наводить уют. Как только мы перешагнули порог — обе поняли и почувствовали одновременно — это наш дом. - Это вы во всем виноваты! - завыл жалобный голос на кухне и явил нам его хозяйку. - Фига се! И правда настоящее! - восхитилась дочурка. -Ты думала, я тебя обманываю? - хихикнула я. Привидение, ошарашенное такой реакцией, умолкло и юркнуло мне за спину. - Её будут звать Альбина, — вынесла я свой вердикт. - Я — Мария, — попыталось возразить вконец охреневшее привидение. - Нет, у тебя будет новая жизнь. А новую жизнь надо начинать с новым, более счастливым именем, — сказала я. -Точно-точно, — поддакнула мне дочь и улыбнулась Альбине. - Поверь, уж мы-то знаем…
А дальше потянулись дни, заполненные хлопотами. Как бы то ни было — квартиру надо было отмывать, делать ремонт, соответствующий атмосфере квартиры, и потихоньку привозить свои вещи. Бывшая Мария нам не мешала, она просто тихо наблюдала за переменами, происходящими в её жизни. В квартире появилось много зеркал и других стеклянных поверхностей. Альбина с удовольствием отражалась и плавно перетекала из одной отражающей глади в другую, словно нежилась в бассейне. В шестнадцать лет она наглоталась таблеток от несчастной любви, которую категорически не одобрили её родители. «Любовь» погиб на фронте ещё в первую мировую, родители эмигрировали после событий семнадцатого года, и, помыкавшись в этой квартире с различными людьми, которые не хотели иметь такое соседство, Альбина теперь жила с нами. Она с интересом и удивлением наблюдала за почти своей ровесницей (разницу в сто лет мы учитывать не будем) и иногда сопровождала её вечерами в прогулках по городу. В нашем доме установилось некое равновесие: мы не мешали друг другу, а на большее рассчитывать было бы слишком наивно. И всё-таки, потихоньку Альбина менялась. Проявлялось это в мелочах, и каждый раз такие мелочи нас радовали.
В апреле я как-то промочила ноги и слегла дома с температурой. Когда я немного пришла в себя, то вызвала настройщика для пианино - дочь уже соскучилась по музыке, но из расстроенного инструмента извлечь можно было только празднующие дисгармонию звуки, от которых лишь болели уши. Пока настройщик возился с инструментом, я налила себе чаю с медом и лимоном, завернулась в плед и залезла на подоконник эркера с ноутбуком. Плюсом моей болезни стала возможность на это время почаще и подольше общаться с супругом по скайпу. Пока мы болтали, настройщик почти закончил свою работу, вернулась дочь, а за окном наметился закат. Пожелав любимому спокойной ночи, я отложила ноутбук и выглянула в окно. Деревья сквера золотились солнцем, воздух был прозрачен, а прошлогодний снег неизлечимо болел и съеживался всё больше. Вокруг пруда гуляли парочки, на лавочках сидели старички, и мир был полон оптимизма и легкой грусти. И вдруг из соседней комнаты, сначала робко и неуверенно, а затем все больше и больше набирая силу, полилась мелодия. Она была проста, незатейлива, но при этом очень красива и запоминаема. Я узнала одно из произведений современного корейского композитора-исполнителя, чьими произведениями мы периодически заслушивались. По случаю весны окно в соседней комнате было открыто, и мелодия быстро вырвалась на улицу и достигла сквера, зазвенела в ветках деревьев и стала жить самостоятельно. Атмосфера в сквере неуловимо изменилась. Изменились и люди – с мелодией внутри они уже по-другому спешили по своим делам… Один из прохожих, внезапно появившийся из ниоткуда крепкий мужчина в кепке, одетый по моде 70-х годов, услышав мелодию, остановился на мгновение. Он вскинул голову, прислушиваясь к музыке, и задумчиво проследовал дальше, растворившись в воздухе через несколько шагов. За спиной раздался тихий-тихий, почти неслышный звон хрустальных бокалов в буфете. Я обернулась — Альбина танцевала. Она танцевала легко и непринужденно – так, как её учили в гимназии, - так, как могла бы танцевать Айседора Дункан, если бы была такой же легкой. Я поднесла к губам чашку с горячим, но не обжигающим чаем, отхлебнула, закуталась потеплее в плед, откинулась на подушку и подумала о том, как причудливо иногда замыкается круг, начало которому было положено совершенно не знакомым с нами человеком более тридцати лет назад:
Есть тайная печаль в весне первоначальной, Когда последний снег - нам несказанно жаль, Когда в пустых лесах негромко и случайно Из дальнего окна доносится рояль…
|
|